— В балку! В балку давай! — закричал Городовиков. Полки, пластаясь в карьере, скрывались в низинах.
К Городовикову подскакал командир 19-го полка Стрепухов. Его мужественное, тронутое оспой лицо выражало досаду.
— Докладываю, товарищ начдив, — произнес он глухим хриплым голосом. — На станции три бронепоезда. Кроют — нет спасу. А эшелонов! Все пути забиты.
— С войсками?
Стрепухов отрицательно качнул чубатой головой.
— Никак нет. Вагоны пломбированные. Разведка доносит, что тут, за переездом, — он показал, — большое село. Так там противника нет. Что прикажете делать головному отряду?
— Эк жарят, черти! — насторожился Городовиков, прислушиваясь к грохоту артиллерийской стрельбы. — Погодим делать атаку… Постой, кто это? — спросил он, увидев скачущую вдали батарею.
— Шаповалов пошел, — показал рукой Стрепухов, приглядываясь. — Что-нибудь придумал. Зря не поедет.
Батарея во весь мах неслась к переезду. Пушки, зарядные ящики, переваливаясь на выбоинах с боку на бок, быстро исчезали в тумане.
Узнав, что в расположенном близ станции большом селе Ново-Екатеринославле противника нет, командир батареи Шаповалов, за которым упрочилась слава бесстрашного человека, решил разбить головной бронепоезд. С молниеносной быстротой батарея снялась с передков и — «бац! бац! Бац!» — ударила по бронепоезду беглым огнем. Паровоз привскочил, как живой, и, хрястнув, опрокинулся набок. Стрельба смолкла. Лишь стоявший за стрелкой другой бронепоезд, яростно отстреливаясь из пушек и пулеметов, на всех парах покатил на юг. Послышались громкие крики. 4-я дивизия полк за полком хлынула к станции. Бойцы слезали с лошадей и бесстрашно лезли на бронированные вагоны.
Взводный Ступак бухнул прикладом по крыше.
— Выходи, гады! Сдавайся!
В вагоне притихли.
— Слышьте, вылазь! — крикнул Ступак в амбразуру. — А не то всем концы наведем!
Под крышей послышался гул голосов. Потом сухо треснул револьверный выстрел. Бронированная дверь задней площадки раскрылась, и на путь вывалился труп офицера. Вслед ему показались солдаты с поднятыми руками. Из другого вагона загрохотал пулемет. Но тут один из бойцов, изловчившись, ловко сунул в амбразуру гранату. Глухой взрыв потряс вагон. Обе двери раскрылись, и солдаты, как зайцы, стали выпрыгивать из вагона.
В несколько минут все было кончено. Вдоль платформы выстраивали большую толпу пленных. Двое бойцов подталкивали прикладами снятого с паровоза офицера в очках.
Городовиков прошел на телеграф.
Митька Лопатин при виде начдива вскочил с лавочки, взяв винтовку к ноге.
— Ты что тут делаешь? — спросил Городовиков.
— Стерегу, товарищ начдив! — бойко отвечал Митька Лопатин, показывая на стоявшего у стола молоденького телеграфиста в форменной фуражке с желтыми кантами.
— Связь с Купянском есть?
— Связь в полном порядке, товарищ начальник, — ответил телеграфист с бодрой готовностью. — Купянск уже два раза запрашивал. Да я не отвечал. Не приказано.
— Кем не приказано?
— А вот товарищ не велел, — сказал телеграфист, показывая на Митьку Лопатина.
— Молодец! Хорошо, догадался, — похвалил Городовиков. — Сейчас мы кадетам хорошую панику устроим.
— Купянск сообщал, что час тому назад сюда вышел эшелон с боеприпасами, — продолжал телеграфист. — У нас как раз их не хватает. Так что, будете передавать Купяпску, что скажу я. Головой отвечаете.
Телеграфист усмехнулся.
— Не беспокойтесь, товарищ начальник, — проговорил он, краснея. — У меня с белыми свои счеты. Эх, жаль, здешний комендант успел убежать. Он здесь покомандовал…
Аппарат застучал.
— Читай, чего он там пишет, — приказал Городовиков.
Телеграфист присел к столу.
«У провода военный комендант станции Купянск сотник Красавин, — стал читать он. — Сватово, почему не отвечаете? Позовите коменданта».
— Как фамилия здешнего коменданта? — быстро спросил Городовиков.
— Ротмистр Донец Евгений Петрович. Они с Красавиным старые приятели. В гости ездили.
— Гм… — Городовиков помолчал. — Передавай ему так: у провода ротмистр Донец. У нас, как это… — Он кивнул на аппарат.
— Я передам, что задержка была вызвана поломкой аппарата. Хорошо? — предложил телеграфист.
— Правильно. Так и давай.
Аппарат тихо постукивал. Митька Лопатин, вытянув шею, следил за передачей. Узкая белая лента ползла из-под ключа и, свертываясь кольцами, падала на пол.
— Сотник Красавин спрашивает, с кем вели бой, — сказал телеграфист.
— Передавай: никакого боя не вели. Здесь спокойно… Ну, что он?
— Молчит.
Аппарат вновь застучал.
— Спрашивает: «Если вы действительно ротмистр Донец, то скажите, пожалуйста, как имя и отчество моей тетушки?»
— Что?! — Городовиков побагровел. — Тетушки?! Ах он такой-сякой… А ну, передавай ему такие слова, — гневно проговорил он, произнося несколько крепких словечек, имеющих прямое отношение к тетушке сотника.
— Так и передать?
— Давай быстрей.
В комнате вновь наступила тишина. Только под рукой телеграфиста мягко постукивал ключ.
— Ну и что? — спросил Городовиков.
— Ругается… — ответил телеграфист, усмехнувшись. Дверь сильно хлопнула. В комнату вошел Мироненко.
— Товарищ начдив, от Купянска подходит эшелон, — доложил он, прикладывая руку к серой папахе.
Городовиков быстро взглянул на него.
— Знаю, — подхватил он. — Это Деникин шлет нам снаряды. Иди. Принимай эшелон.
В то время как полки 4-й дивизии, захватив станцию Сватово, располагались на отдых в лежавшем под горой большом селе Ново-Екатеринославле, в Купянске, где находился штаб белых, было крайне неспокойно.
— Позвольте, как они могли нас обойти? — удивлялся Деникин, разглядывая карту сквозь лупу и одним ухом прислушиваясь к тревожному гулу голосов нервно шагавших за дверью штабных офицеров.
— Да, нехорошо… Ай-яй-яй, как нехорошо получается! — Он положил лупу, потеребил седоватую бородку и покачал головой. — Да, да, это почти катастрофа!
Действительно, положение для деникинской армии было угрожающим. От Харькова стремительно наступали латыши, от Валуек нависли 3-я и 9-я стрелковые дивизии красных, а единственный путь отхода на юг перерезали части Конной армии…
— Спасайте положение, генерал, — говорил Деникин вызванному в штаб Мамонтову. — Надо любой ценой пробить пробку у Сватова.
— Интересно знать, ваше превосходительство, какими. силами располагают большевики на юге. И что сможем мы противопоставить им? — спрашивал Мамонтов, медленно поглаживая замерзшие руки.
— Мы имеем абсолютно точные сведения, генерал. — Деникин взял стакан с остывшим кофе и сделал торопливый глоток. — В районе Сватова две конные дивизии противника. Это не так много. Уж вы постарайтесь, голубчик. Извините, по-стариковски величаю. На вас вся надежда… Ну а наши силы? Вы сами, очевидно, знаете, что. У нас под рукой. Остатки конных корпусов Шкуро и Улагая. Ну, ваши еще… гм!.. орлы, — заключил он с неловкой запинкой, бросив косой взгляд на Мамонтова. — Маловато, ваше превосходительство.
— Маловато?.. Позвольте! — вспомнил Деникин. — В районе Боровой находится конная бригада дивизии Гуселыцикова. Девятнадцатый и двадцатый полки. Связи с ними мы не имеем. Разыщите их и подчините себе.
— И все же маловато, ваше превосходительство. Не исключено, что мне придется встретиться с Буденным.
— Да, да, разумеется… Возможно, весьма возможно, — сказал Деникин в раздумье, с сочувственной ноткой, словно бы Мамонтов делал ему большое одолжение, выступая против Буденного. — Позвольте, вот из головы вон! Я дам вам еще офицерский полк.
Мамонтов с неудовольствием пожал плечами.
— Свяжет меня пехота, ваше превосходительство.
— Почему свяжет? Мы посадим полк на подводы.
— Ну, если так, то это дело другое, — согласился Мамонтов, что-то соображая. На его горбоносом лице промелькнуло хитрое выражение. — Когда прикажете выступить?
— А сколько вам надо на сборы?
— Меня могут задержать только подводы, ваше превосходительство. Во всяком случае, часа через три я буду готов.
— Ну и прекрасно, голубчик. Выступайте с богом. Заранее уверен в успехе…
Расположив дивизию в Ново-Екатеринославле, Городовиков вызвал командира 19-го полка Стрепухова и приказал ему занять двумя эскадронами высоты над селом. Высоты эти надежно запирали подступ с горного хребта, по которому могли наступать белые от Купянска. Но Стрепухов распорядился иначе и ограничился лишь высылкой мелких разъездов. «Ничего ночью не будет, — думал он, — пусть ребята поспят, а утром пошлем…»
Ворошилов еще на первом совещании командиров частей поставил вопрос о поднятии ответственности командного состава и потребовал обязательной проверки исполнения отдаваемых приказов, но Городовиков был на этот раз настолько утомлен, что как-то упустил проверить, выполнены ли его распоряжения. Усталость сломила его, и он, как был в бурке, прилег на кровать и тут же крепко заснул.
